Клинком и словом - Алекс Фрайт

– Мертвякам? – отпрянула она и в ужасе округлила глаза, прижав руку к задергавшемуся рубцу на щеке.

– Дурая ты, – хищно оскалилась Шепетуха. – Думаешь, Плисса это заброшенные могилы у берега Волмы? То навий город за гиблыми чащобами на той стороне.

Страх разжал мертвую хватку на горле Лагоды, и она вскочила, принялась быстро натягивать порты, подпоясалась веревкой, лязгая зубами от страха и осознав, что ворожея только что пережила свой разум.

– Навьи давно эти места покинули, – выкрикнула она, задыхаясь и не сразу нащупав рукава рубахи. – И колдовство их с ними сгинуло, и камни от их домов по всей округе раскатились, и Стоход возвели, а еще полно кругом. Одни могилы с покойниками остались.

– Навьи своими мертвецами землю матушку не пачкали – пеплом они на погребальных кострах осыпались, – процедила ворожея. – Сама месть выбрала, да и услышали о тебе. Все одно придут. Такую волшбу не остановить.

Лагода нащупала свой лук, выдернула стрелу из тула, наложила на тетиву и прохрипела, царапая небо и десны враз ставшим шершавым языком:

– Снимай проклятье, ведьма!

– Угрожаешь? Поздно меня стращать. Годы не те, а уж все остальное не по своей воле.

– Снимай, говорю!

– Зайцев забери, – Шепетуха спокойно сложила руки на впалой груди и скривилась. – Протухнут, как и все вокруг.

Лагода бросилась к дверям, билась, стучала кулаками не в силах открыть, забыла, что сама же щеколду и накинула. Отбросила запор, толкнула, плечом ударила, а дверь не шелохнулась. Она осунулась по нестроганым доскам на пол, всхлипнула обреченно и заскулила тоненько:

– У-у-у, старая…

Ворожея примостилась рядом, гладила вспотевшие волосы на лбу девки, пришептывала что-то, пока та подвывать не перестала.

– Ну вот и ладно, – сказала обыденно, а как нож разбойничий исподтишка в сердце вонзила. – Ночью на плес придется идти, туда, где водоворот у дальнего берега. Фонарь дозорный возьми. Два дня у тебя осталось.

Голос ее звучал устало, словно в который раз повторяла заученное, а внутри у Лагоды все сжалось, закостенело, ровно рачий панцирь, лишь плечи тряслись мелкой дрожью. «Вот и встретилась со счастьем, – она скорчилась от безнадежности. – Чтобы твою могилу собаки разрыли, ведьма!».

– Что-то мало ты мне отмерила, – просипела она, давясь слезами.

– Не я отмеряла, – хмыкнула старуха. – Родитель твой – в канаве бы ему хмельному захлебнуться – продал тебя Махоте. Сейчас тот старшим стражи в Южной башне, а вот сдаст караул, тогда все.

– Брешешь! – она вскочила, задохнувшись от ужаса.

– За стол садись, горемычная, – сокрушенно вздохнула Шепетуха. – Разговор у нас долгий-долгий будет.

Ночь укутала окрестности Стохода в тьму и дождь. По-осеннему промозглая серость, пропитанная горьким дымом очагов, повисла над землей еще с вечера. Северный ветер тащил с моря рваные тучи и из-за дождя казался обжигающе холодным. Лагода осторожно пробиралась под стеной спящего города. Ей уже давно было не привыкать скрываться от стражников и лесничих. Вздымающийся в десяти саженях справа заостренными кровлями над башнями в мутное небо, город выглядел мрачно и жутко. Даже в такую погоду она очень хотела остаться незамеченной, старалась двигаться так тихо, будто пугливого зайчишку в лесу с луком выслеживала. Прижала к боку щелястую коробочку с огненной губкой, сделанной из трутовика и упрятанной в полый козий рог, вытерла мокрое лицо и подышала на озябшие пальцы, возвращая в них тепло. Затем перехватила половчее за кольцо сторожевой фонарь, стянутый вчера из-под самого носа стражника перед возничими воротами, и вгляделась в темноту. Тяжелый удар колокола, пробивший полночь, тогда едва не стоил ей жизни. Проснувшийся караульный вскинул руку, вцепился в рукав, но она вырвалась, оскользнулась сандалиями по камням мостовой, но удержалась и бросилась бежать, провожаемая не только свирепой бранью, но и свистнувшей вслед стрелой из арбалета. Стражник недолго грохотал сапогами за ее спиной. Остановился, орал в темноту, что завтра же лично выпорет вора на площади, чтоб ни один малец больше не помышлял грабить сартову стражу. И она, возбужденная своей бесшабашностью, затаившись в двух шагах от него за стволом старой липы, прижала ладошку к губам, стараясь не прыснуть от смеха, что тот со сна спутал ее с тоненькую фигурку с мальчишкой. Да и сейчас ей было от кого прятаться. Едва ли не на ее пути, в колеблющемся свете масляного фонаря из бойницы над воротами за заборолом ежились два воина из ночного караула. Они зло поминали ненастье, зорко таращились в туманную морось под стеной, поочередно прикладывались к меху кислого вина, принесенного служанкой из харчевни, и шумно переводили дыхание. Чуть различимым сгустком черноты Лагода выбралась на обочину торгового тракта, тенью проскользнула почти под ногами воинов, выждав, когда они стали выяснять, кому раскошеливаться за следующий мех, и пропала в непроглядной темноте кустарника. Через сотню шагов она остановилась, покрутила головой, отыскивая верные приметы и заросшую буйной травой тропку.

Городская стена осталась за спиной, справа виднелись огоньки Рыбацких хуторов на берегу Скривы и длинная, расплывчатая полоса торговых амбаров у переправы. По левую сторону, к самой тропе подступали непролазные чащобы, где не только дикому зверю благодать, а и разбойникам приволье. Лагода никогда и мыслях не держала попробовать добыть в этом Лихолесье зайца или белку. Даже, умирая от голода, она бы не рискнула углубиться в здешние леса дальше первого дерева. Лучше уж самой на плаху, или на невольничий рынок податься, чем попасться на глаза здешним обитателям. Ходили по слободке упорные слухи, что не только дичиной, а и человечиной там не прочь побаловаться. Она сделала шаг и замерла на месте. Близкие еловые лапы раскачивались, грозя глазам иголками, и в темноте их тени легко было принять за людей, которые давно упокоились, но сейчас, этой ночью, вышли из земли. Из-под ног вдруг метнулась сонная пташка, закричала испуганно-тревожно, и волчий вой, раздавшийся совсем рядом, наполнил все вокруг такой мрачной животной силой, что она едва не присела от испуга, несмотря на то, что часто проводила ночи в лесу. Полный ненависти и злобы вой не умолкал. К первому волку начинали присоединяться другие. Таких жутких звуков в своей жизни она еще не слышала. Мокрый лес шумел, и в этом порывистом, шелестящем гомоне ее чуткое ухо уловило чьи-то голоса. Она покрутила головой, стала медленно пятиться, но опомнившись бросилась вперед, миновала опушку и оказалась на открытом месте. Перевела сбившееся дыхание, трясясь от пережитого ужаса, поправила торбу, определившись с направлением, и ускорила шаг. Впереди, за четверть версты от нужного ей места, ближе к берегу Волмы проступили остатки старой крепости, возведенной так давно, что и дряхлые старики не помнили преданий о ее лучших временах. Камни, которые не смогли сдвинуть и утянуть лошадьми, когда огораживали Стоход высокой стеной, так и остались в чистом поле. А, может, и не мощное укрепление здесь было раньше, а что-то другое? Может, это прошлые боги своим детям такие игрушки принесли? Страх улетучился и она неожиданно улыбнулась про себя, представив, это ж какие руки должны быть у тех детей, чтобы камень, из-за которого и ее макушки не увидишь, на ладони подбрасывать.

Тропка вильнула, огибая валуны, пару сотен шагов петляла среди камней поменьше рядом с Ржавым ручьем, в который даже скотина морду опустить побрезгует, и побежала вниз по склону холма к большой воде, откуда наползал туман. В грязно-серой простыне неба появился просвет, мелькнули звезды, показался крутой бок луны, и из темноты вынырнули заросли ивняка на берегу полноводной Волмы, высокий дальний берег с широкой воронкой водоворота у обрыва, крутящийся в нем ствол дерева, выбрасывающий в небо ветви, как пловец руки, и песчаная отмель, тянущаяся до самой слободки на повороте реки. Где-то в стороне Турьи рокотала гроза, и слабые отблески молний ложились тусклыми бликами на масляные, вязкие, как деготь бездонные воды плеса.

Лагода поднесла фонарь ближе к глазам и огорченно подумала, что тогда второпях не разглядела короткий огарок внутри мятого светильника и пришлось самой изготовить свечу из десятка других, оплывших до основания. Уверенности в надежности свечи в такую погоду, когда все вокруг подвластно лишь дождю и ветру, она не испытывала – и тот, и другой усердно погружали округу в холодную сырость. Первым делом она сняла с пояса козий рог, подула в него, проверяя огненную губку. На всякий случай с собой у нее было и кресало, и огниво, но рог тускло засветился красным: трутовик сохранил в своем высушенном нутре жизнь огню, отозвался, зашипел маленькими искорками. Затем она расшнуровала торбу, помогая замерзшим пальцам зубами, и разложила ее содержимое перед собой: сухую рубаху и порты, кусок рогожи, свечу, надкусанный сухарь и небольшой кусок вяленого мяса в тряпице, стянутый у того же так вовремя уснувшего стражника. Замирая от сладковатого привкуса страха во рту, она заправила свечу в фонарь, поднесла трут к фитилю и осторожно подула. Облегченно вздохнула, когда свеча весело затрещала, мигнула, и загорелась ровным желтым пламенем. Тогда она захлопнула дверку фонаря, направила его железным зеркальцем на чужой берег и, выпрямившись во весь рост, стала чертить лучом чужие символы, как учила Шепетуха. «Смотри, девонька, – предупреждала старая ворожея. – Покажешь знак три раза – гаси фонарь и уходи. А уж, если ветер свечу задует, или дождем зальет, то все. Не нужна ты никому. Только не вздумай ее второй раз зажечь. Вся погань с кладбища за тобой явится». Отсчитав нужное количество раз, она затушила свечу и спрятала ее в мешок. Рисковать она не хотела. Навсегда запомнила слова ворожеи: по сию пору с кожи пупырышки озноба не сошли. Извиваясь, Лагода содрала с себя промокшую насквозь одежду и с наслаждением натянула сухую. Осмотрелась по сторонам, в который раз удивляясь сама себе, как старухе удалось убедить ее прийти в такое место, да еще и ночью. Ни на один удар сердца не поверила старой, что это ее единственное спасение, но ведь пришла! Она улеглась на рогожу, держа в руке сухарь и кусок мяса, и принялась жевать, рассматривая туманный дальний берег – она не желала пропустить тот миг, когда от берега отчалит лодка с воинами, которые привезут ей счастье. Через некоторое время, сморенную усталостью и теплотой сухой одежды, ее стало клонить в сон. «Только чуть-чуть, одним глазком, чтобы не пропустить лодку»: – сказала она сама себе, прикрыв глаза.